Катынский детектив - Страница 27

Охрана и пленные поляки были мною предупреждены.

Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряжённое положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной железной дороги тов. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но тов. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться с Москвой для получения от Вас разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.

К этому времени Смоленск был уже отрезан немцами, и что стало с поляками и оставшейся в лагере охраной, я не знаю”».

Читатели уже поняли, что автор этой книги скорее подручный Сталина, чем беспристрастный исследователь. Но и он в этом случае должен сказать, что этот рапорт на 99% липа, фальшивка.

Да, есть 1%, что так и было, но не более 1%. Можно представить, что с началом войны Сопруненко дал какой-то циркуляр по УНКВД областей подготовить всех военнопленных, где бы они ни находились, к эвакуации. А из УНКВД поступила в лагерь команда со ссылкой на Сопруненко. Можно полагать, что после выхода из окружения Ветошникова задержала советская контрразведка и допросила. В ходе допросов Ветошников написал этот рапорт, но в ходе последующих боёв рапорт так и остался в контрразведке армии или фронта, а уж потом в 1944 году его нашли. На войне всё бывает, в том числе и это, но вряд ли.

Во-первых. Нельзя прийти на железную дорогу и попросить вагоны, даже один вагон. А их Ветошникову нужно было штук 60. Советские железные дороги (гвардия Кагановича) — это государство в государстве. Они чихать хотели на любых ходоков с любыми погонами. У них есть свои приказы — планы перевозок, и никто никому помимо плана не даст не то что вагона… тачки не даст. А в рапорте совершенно отсутствует это обстоятельство, не видно, было ли какое-то указание от Управления Западной железной дороги на перевозку пленных, ни что делал Ветошников, чтобы втиснуть своих пленных в план перевозок. Это журналист или профессор может прийти, попросить вагоны и уйти, ничего не получив. Но не офицер, у которого эти пленные — единственная забота, и за которых он отвечает.

Его ближайшие начальники находились рядом — Смоленское УНКВД, а он и словом не обмолвился, что обращался к ним за помощью или хотя бы за тем, чтобы просто переложить свою ответственность на кого-либо другого. Его лагерь был на правом берегу Днепра, а там немцев долго не было. Чёрт с ними, с пленными, но он бросил своих подчинённых, он обязан был их возглавить и вывести из окружения. За такой рапорт его обязаны были расстрелять немедленно после прочтения.

Во-вторых. Он прямо «вешает» военнопленных на Сопруненко. Получается, что тот знал про эти лагеря, более того, раз он давал по ним команду, то и отвечал за них, и эти пленные должны были стоять у него в списках. Получается, что он в своих совершенно секретных справках вводил Сталина в заблуждение. Этого быть не может. Сопруненко не самоубийца. Когда мы дойдём до его допроса, мы это покажем. Он действительно ничего не знал и не мог знать про эти лагеря.

Но ведь и «Справка» комиссии Бурденко с грифом «Совершенно секретно». Получается, что следователи этой комиссии сочинили фальшивку и тоже для Сталина! Они получили очень много данных, более чем достаточно, чтобы доказать, что поляков убили немцы. И все эти данные они получили в Смоленске. Рапорт Ветошникова — это единственное, что они получили не в Смоленске — не на доске же объявлений они его нашли!

Более того, им этот рапорт был не нужен. У них был надёжный свидетель — инженер службы движения Иванов, он был настолько надёжен, что его не боялись допрашивать при корреспондентах.

Без всяких сомнений — этот рапорт был им прислан из Москвы с указанием приобщить к делу. И они его приобщили, так как он дополнял показания Иванова, рассказавшего похожий эпизод, но не помнившего, кто именно и когда к нему приходил за вагонами. Очень всё получалось у следователей хорошо, но очень хорошо — тоже не хорошо.

Это, видимо, поняли в Москве, когда готовили «Сообщение» комиссии Бурденко, и рапорт лейтенанта госбезопасности из него ушёл и появился свидетель, майор Ветошников.

Естественен вопрос — зачем Москва на это пошла? Ведь речь идёт об убийстве, а то, что убийство было совершено немцами, доказано многочисленными показаниями, фактами, уликами. Зачем нужно было фальсифицировать показания в не имеющем отношения к убийству эпизоде? Ведь Ветошников — это не свидетель убийства, к чему он вообще в деле?

К этому времени Советский Союз уже признал, что пленные офицеры были на работах, а это прямое указание на то, что они уже были не военнопленные, а каторжники. СССР не мог допустить, чтобы этот факт выплыл наружу. А никто из свидетелей, найденных в Смоленске, не мог по этому вопросу дать объяснений, успокаивающих мировую общественность и, главное, ещё не сдавшихся в плен немецких офицеров.

Для этого потребовался Ветошников. Смотрите, в его рапорте на 70 слов четыре раза употребляется слово «военнопленные» или «пленные» и сам рапорт на имя начальника Управления по делам военнопленных и интернированных. Рапорт преследует цель доказать, что не было в СССР никаких офицеров-каторжников, только военнопленные.

С этой же целью в качестве свидетелей не был назван ни один сотрудник лагеря, поскольку первый же вопрос, который им обязаны были бы задать иностранные корреспонденты, — почему военнопленные офицеры работали? А на этот вопрос не было у советского правительства вразумительного ответа.